Как считал сам Олдрик, причина его поездки в Мэйнхэттен была продиктована исключительно логикой и здравым смыслом – после освобождения Лорда Тирека в Эквестрии могли предвзято относится к любым представителям его расы, но в городе, большом и шумном городе, где всяк житель ослеплен множеством огней диковинок и шика, его присутствие не должно было вызвать такого невероятного фурора и подозрения. Это было разумно и правильно - приехать в Большое Яблоко, как свой город именовали пони, чтобы ненавязчиво заявить о себе и дать цветастым крохам привыкнуть к себе. Простые вежливость и предусмотрительность. Все прочие причины мужчина мягко отодвигал на задний план, пытаясь самого себя убедить, что в Мэйнхэттен он приехал исключительно из собственного любопытства. Мир, который он видел свою жизнь был очень… сбалансированным. Разумное распределение технологий и магии, забота о жителях и окружающих их природе – Вирду никогда не доводилось касаться чего-то столь огромного и гротескного, как крупный мегаполис. Запутанный, шумный и непонятный, наполненный ярко видимыми границами между населяющими его жителями – Мэйнхэттен казался удивительно точной репликой его собственного разума, наполненного с избытком всем и сразу.
Новизна ощущений поначалу едва не захлестнула его и не унесла с главного проспекта дальше, в ветвистые и запутанные улочки Большого Яблока, подобно червю прогрызаясь через его внутренности в попытке как можно глубже узнать суть города. Олдрику едва удалось притупить свой вечный голод и желание познания, чтобы вернуться в реальный мир и наконец сдвинуться с места, больше не занимая значительную часть тротуара и позволяя спешащим крохам пройти, на сей раз с любопытством реагируя на каждую деталь, но не позволяя свернуть с пути. По дороге кентавр решил не заглядывать ни в один магазин или ресторанчик, не смотря на все больше жгущее любопытство и глубоко затаенное нетерпение – на это у него будет еще несколько недель, прежде чем он двинется в менее шумное и причудливое место. Изначально требовалось заявить о себе, показаться местной знати или олигархии, но – тут в мужчине говорила вбитая отцом в голову дворянская гордость – совсем неявно. Следуя из собственного из собственного происхождения и трудного характера, Олдрик не собирался и даже отнюдь не желал наносить визиты вежливости местным власть имущим и заводить ничего не значащие знакомства. Его целью было исключительно развитие привычки к своей скромной персоне, и пусть знать и была для этого удобным инструментом, но слишком муторным – мужчина еще с самого детства не позволял чрезмерно затягивать себя в болото светской жизни и не собирался изменять своим принципам даже за границей.
Таким образом, Олдрик выбрал самый ненавязчивый и необременительный для себя способ – на все время своего пребывания в Мэйнхэттене поселиться в самом престижном отеле этого города, пассивно и мягко контактируя со всеми его постояльцами. Определенна репутация, упаси предки от подобных бед, была нужна для дальнейших изысканий и странствий, и Одрику, к вящему его сожалению, придется ее зарабатывать. Пусть даже и таким способом. Отель Мэйнфейр, в таком случае, подходил ему по всем параметрам – его основной клиентурой были приезжие богатеи и гости города, не редко там селились и выходцы из других государств, а верхние этажи закономерно занимали резиденции и номера местных «царедворцев». К довольству Вирда, и гордости персонала, приняли его вежливо и сдержанно – по крайней мере плохо разбирающемуся в мимике и языке тела пони Олдрику не было заметно в поведении работников чего-то постыдного или недостойного столь ответственной должности. Мужчина даже с охотой оставил свою запись в благодарственной книге, когда ему предложили заселится в один из номеров, обустроенных специально под крупногабаритных гостей – Олдрику вежливо рассказали, что Отель Мэйнфейр имел честь принимать у себя и минотавров и яков и даже одного дракона! И, разумеется, они рады приветствовать в своих стенах такого гостя, как он, Олдрик Вирд. Снятый на три недели номер средней руки для минотавра на девятом этаже не стал обременительной тратой для кошелька кентавра, пусть и персоналу отеля пришлось помочь их гостю сменить часть взятой с собой валюту на привычные пони битсы. Вирд тут же отделил от получившейся суммы щедрые чаевые и, провожаемый в свой номер лакеем, вежливо сделал вид, что не услышал тихих и возбужденных перешептываний у себя за спиной. Репутация строится даже из таких мелочей. В номере Олдрик сначала все внимательно осмотрел, прося лакея показать ему его владения и после занялся составлением плана на завтра – где в первую очередь необходимо было посетить банк Мейнхеттена и передать местным работникам весов и кошеля магически заверенные документы нескольких торговых домов его родины. Те в свою очередь за рекомендательные письма и возможность доступа к личному счету попросили доставить Эквестрийским дельцам несколько писем и предложений. Торговцы и кентавры с коммерческой жилкой никогда не упустят своей выгоды. С этой забавной мыслью Олдрик и заснул.
Так отчего же?..
…Кентавр еще раз внимательно очертил взглядом своих золотых глаз серый камень окружающих стен и снова задумчиво провел языком по кромке зубов. Языком, который ему почти двадцать лет назад разорвало на мелкие ошметки.
- … Я здесь? – пестующему свою память с младых ногтей Олдрику не составило труда восстановить в голове тот краткий промежуток времени, что прошел с момента его входа в город, до заселения в отель. Однако это, к удивлению, и неприязни мужчины, совершенно ему не помогло. Он заснул и оказался здесь – в гротескном и диком подобии его родного замка, Пустующего Дола, который сейчас действительно был непривычно пуст. Рядом с ним парил, не касаясь копытами земли полупрозрачный силуэт его родного отца. Хоть Олдрик уже и перестал слушать, дух все так же продолжал изливать в окружающий мир свою печальную тираду.
- Какая низость, сын! Как же мы не смогли!.. – силуэт кентавра страдальчески схватился одной рукой за голову, а второй повел вокруг себя, заставляя Олдрика против воли снова осмотреть окружающий его пейзаж: обветшалые постройки, крошащиеся стены и присыпанная каменной крошкой некогда зеленая трава. Башня донжона накренилась и вот-вот рухнет вниз, как это уже сделала скала за ней, укрыв под рухнувшими камнями большую часть двора и крепостных стен. Под ближайшей кучкой камней Вирд приметил чью-то изящную, уже истлевшую до костей кисть.
- Как же так, сынок? Красавец зять оказался властолюбивым подонком! Зачем, зачем он это сделал!?! Треклятый обманщик, под обвалом погибла его собственная дочь! – старший кентавр горько взвыл и выдрал из своей гривы несколько клоков волос. – Взгляни на Офелию, твою несчастную сестренку! Как она была счастлива! Как же она теперь убита гор.. р-ре… - не сдержавшись старик заплакал, утирая слезы морщинистой ладонью. И действительно, рядом с той крохотной кистью на коленях сидела его сестра, худая и изможденная она исцарапанными в кровь руками пыталась разобрать завал, крепко и трепетно прижимая к себе те косточки, что уже успела выкопать. Как заметил из любопытства подошедший ближе Олдрик, глаз у любимой сестры вовсе не было, а возле них на коже были видны следы уже загнивающих царапин. Неожиданно Офелия тихо и горько засмеялась, всовывая в руки Вирда раздробленное и неполное детское тельце и весело заскакала вокруг него.
- Посмотри какая милашка! Не правда ли, все женщины в семье Вирд прекрасны? Ну же, кроха, поздоровайся с дядюшкой! Не бойся его маски, я ее сейчас сниму! – Офелия действительно потянула к нему руки, но непослушные и скрюченные пальцы лишь безвредно провели по золотой поверхности второго лица Олдрика. Впрочем, на ее настроении это никак не сказалось, и она снова заливисто засмеялась.
- Она и вправду прекрасна, Офелия. Ты прекрасно постаралась. – мягко кивнул мужчина, стряхивая на землю маленькие кости со своих рук. – Вы все прекрасно постарались. И декораторы, и дизайнеры, и актеры. Я в восхищении. – наступившую тишину стали разрезать только хлопки аплодисментов Олдрика.
- Но где же сценарист? Неужели он не выйдет на поклон к своему зрителю? Мне помниться я еще не видел раньше пьесы лучше. Или… меня все-таки подводит память?..
Кентавр, мягко ступая, подхватил сестру под руку и отвел ее к призраку отца, который теперь лишь с грустной улыбкой смотрел на своего любимого сына. Эта улыбка не сошла с его губ, и когда Олдрик нежно погладил его по голове и склонил ее к голове сестры.
- Спасибо, папа, сестренка… мне ведомы мои демоны, хоть я и не властен над ними. Но вы показали мне, что мои еженощные кошмары могут быть совсем иного толка. Действительно спасибо, я ценю новый опыт, что вы мне дали, а теперь… Дозволь я снова воцарюсь хозяином… в своей голове.
Олдрик звучно хлопнул в ладоши, которые без всякого вреда прошли сквозь головы его родственников и судорожно потянулся. Судя по внутренним часам прошло больше десяти часов, а чувствовал он себя совершенно разбитым, а кровать была вся смята и мокрой от пота. Любопытно, а та непроглядная тьма за окном не повлияла на общественные коммуникации? Холодный душ мог бы помочь ему успокоиться.

Даже порыв легкого ветерка не тревожил покой тяжелых и плотных штор, неподвижно замерзших по краям настежь открытого окна. Взгляд Олдрика, так же приглушенно замершего подле окна, так же ничего не мог выхватить в окружающем пространстве – будто действительно за приделами отеля не было абсолютно ничего. Ничего не происходило и ничего не существовало: ни земли, ни воды, ни-че-го – чье-то липкое и льнущее к тебе присутствие, будто тяжелое дыхание чужака на собственной шее, умело скрыло и сделало незначительным любую малость вне созданного им мирка кошмаров. Олдрик потянулся к лежащей на прикроватной тумбочке маске, не сам – магией, на время приглушая связь между ним и артефактом, и закрыл глаза, полностью отдаваясь ползущим вдоль позвоночника ощущениям.
Страха не было. Не своего - точно нет, пересыхать горло и подергиваться кончики пальцев заставляло ощущение чужого ужаса, тихого и отдаленного… неопределенного, как и сам разум кентавра. Будто кто-то просто навел кошмарный морок на весь город. Мужчина цепко ухватился за едва промелькнувшую в голове мысль и тут же вытянул ее перед своим мысленным взором: могла ли это быть Хозяйка Снов и Ночи, что с недавних пор вновь правит в этих землях бок о бок с собственной сестрой? Слухи и новости о ее прошлом восстании и зверствах, что та намеривалась учинить, погрузив весь мир в вечный кошмарный сон, лишь краем доходили до его родины. Однако в отличии от пони кентавры сумели сохранить в своих хрониках и такую малость, даря возможность любознательному Вирду ее найти. Будто желая подтвердить свою догадку, Олдрик еще больше высунулся из окна в безветренную пустоту темноты, еще более внимательно впиваясь взглядом в небосвод. Луны не было. Ни самого ночного светила, ни даже малейшего отсвета за тучами или горизонтом. Луны, что астрологи кентавров не безосновательно считали обязательной регалией ночной кобылицы. Символом и осью, вокруг которой хороводом кружились мифы о принцессе и вера ее поклонников. Тогда в чем смысл этой устрашающей акции, и кто стоит за ней?
И будто точка, вместо вопросительного знака в тишине отеля прозвучал сухой и короткий треск, вырывая Олдрика из его привычной задумчивости. Связь между маской и ее владельцем, вновь натянулась, как сигнальная нить в сети охотника-паука, на полную используя заложенные в нее ресурсы и давая мужчине более четкую картину причины, по которой он вышел из задумчивости. Из соседнего номера, совсем близко, слышался цокот копыт: легкий, как и бывает у пони, быстрый, но не суматошный. В окружающей пустой тишине кентавру казалось, что он слышит даже неровное дыхание вторженца. Еще миг спустя, после звука новых шагов, и короткий треск повторился снова. На сей раз, прямо у двери в его номер. Олдрик с отстраненным любопытством повернулся в сторону шума, ловя острым и чутким обонянием запах разрубленного дерева и чем-то смазанного метала. Страха не было. Не своего - точно нет.
- …одного неспящего в отеле... Я уж думал, все уже забились по углам в своём университете – донеслось будто из другого измерения.
Гость незваный пах шерстью, шелком, дорогим одеколоном… и усталостью. В свете зажженной им зажигалки с любопытством блеснули золотые глаза мужчины, почти такие же, как и у подошедшему к нему пони. Достаточно иронично одетый, учитывая черный окрас и убранный за спину топор. Вирд отвлекся, снова ослабляя действие своего «второго лица» и почти пропустил первую реплику незнакомца – не смотря на умение читать по губам, Олдрик еще не до конца освоился с новым языком и не мог с точностью уследить за мимикой этих занятных созданий.
- Пони. Сарозиец. – потусторонний и гудящий голос Вирда легко разнесся по комнате -  смирно лежащая на тумбочке маска вздрогнула, передавая слова кентавра, а сам Олдрик, так и не успевший накинуть на себя даже рубахи, плавно подшагнул к жеребцу и мягко забрал из его копыт зажигалку. Пламя тотчас было задавленно длинными и тонкими пальцами мужчины, а сам бывший источник света был возвращен законному владельцу – прямо на плоский и широкий нос. По мнению самого Олдрика, носы пони невероятно были похожи на маленькие полочки, что всегда можно взять с собой. В сложенных лодочкой ладонях мага замерцал яркий багровый всполох и глаза мужчины в новом свете еще раз с легкой скукой оглядели дверной проем, учиненный пони беспорядок и самого виновника этого погрома.
- Как грубо. – маг только качнул головой, закрепляя над левым плечом магический светляк. Правда, что именно комментировал кентавр - поведение сарозийца или собственноручно положенную на его нос зажигалку. Меж тем незваный гость продолжал, давая кентавру время спокойно начать одеваться. Олдрик лишь мысленно посетовал, что так и не удалось принять душ, но судя по отсутствию даже малейшего шелеста воды в трубах столь большого отеля, шанса на это у него и не было.
- Тебя, наверное, волнует, что происходит вокруг? – показалось или жеребец саркастично хмыкнул? - Ничего особенного, просто какое-то подобие локального апокалипсиса. Любители света забились по безопасным островкам, последний из которых вот-вот падёт. А я... я ищу кофе. Вскоре ты поймешь, почему.
- У меня уже есть некое понимание. Кошмарные сны являются такой большой проблемой? – кентавр разровнял мелкую складочку на только что накинутой попоне и принялся зашнуровывать рубаху, попутно телекинезом поправляя и заправляя измятую постель. Как бы смешно не звучало, но Олдрик не любил беспорядка нигде кроме собственной головы.
- Я сам только что отошел от сна… - мужчина в задумчивости помедлил, застегивая пояс и водружая свое «лицо» на положенное место. – Недальновидно. Номера постояльцев не комплектуются пищей, специями и сопутствующими продуктами. Кофе может находится на кухнях и ресторанах первых этажей. Или в небольших кафетериях на этажах выше. Недальновидно… Считать, что от внимания окружающих ускользнет этот факт и объемный мешок за спиной.
Олдрик с громким хлопком выправил положение своего стоячего воротника, завершая свой привычный образ. Проверил все ли свое имущество он взял с собой и медленно выглянул из своего номера. И как аккомпанемент его следующих слов прозвучало два хлопка отправленных в разные стороны коридора светляка.
- Вы, сарозийцы, так любите кофе?

Олдрик молчал. Привычно и невозмутимо, как и молчал уже много раз до этого, погруженный слишком глубоко в собственные мысли и ощущения. Убедившись, что магически созданные светильники не выхватывают из темноты ничего кроме ровного ряда одинаковых дверей, кентавр спокойно отошел от дверного проема в свой номер и замер по центру комнаты, заложив руки за спину и краем сознания прислушиваясь к речи его невольного гостя.
Вирда беспокоило… все. Вдыхаемый воздух, покалывающее на коже ощущение на коже чужой, чудовищно масштабной силы – осознание чужого неустанного внимание было марким и приставучим, как клеевое пятно на одежде. Как сильно бы не старался Олдрик погрузиться в собственный разум и привычным отрешением отсечь все наносные мысли, нечто все так же неизменно ощущалось рядом, играючи обходя все ухищрения и старания мужчины. Как будто бы весь город оказался в ауре кого-то немыслимо могучего и… инакового. Самому Олдрику это казалось удивительно знакомым – так же вели временами буйные память и воображение, вытаскивая перед взором образы и вспоминания, которых там быть не должно. И это же напоминало ему семью. Так же жалась к нему сестра в их последнюю встречу, так же обнимала и гладила его по голове мать. Так же он желал болеющему отцу добрых снов и целовал его в лоб. Близко, так близко, как вряд ли сумеешь подпустить осознанно, но в то же время чуть в стороне, уважая тебя самого и твое личное пространство.
- Семья? – Олдрик на секунду отмер, прогоняя эту мысль еще раз, но тут же про себя поправился: если семья вела себя так потому… была семьей – теми, с кем ты провел самую значительную часть жизни, родным духом и кровью, знающими как вести себя друг с другом, то накатывающие в городе ощущения были таковыми скорее из-за неконкретности чужого внимания. Сам Вирд с трудом мог уделить внимание дюжине разных мыслей и вещей, но могло ли само столь могучее существо видеть и знать все и обо всех? Насылать кошмары и тихо и незаметно подбирать подход к каждому? Или это было лишь частью этой неведомой силы, его природы и натуры?
Мужчина нерешительно надавил на глаза, через прорези в маске и, справившись с собой, решительно прошагал в ванную комнату при номере. Во время своего осмотра он запомнил, что там находилась крупная банка морской соли для ванн. Олдрику не требовалось мучительно прислушиваться, или уделять чрезмерное внимание речи сарозийца – маг слышал ее, а значит помнил. Даже в частые периоды задумчивости никакая малость не могла ускользнуть от въедливого и чуткого сознания Вирда. Так и сейчас, вернувшись с прозрачной тарой соли в руках в комнату, кентавр с легкостью смог бы повторить все, что пони довелось сказать. В конечном итоге, сам маг сейчас был слишком сосредоточен на гуляющей в его голове мысли, прежде чем ее сумеет затмить что-то наносное.
Если сила, накрывающая город, не несла в себе прямого и узкого влияния, то от нее вполне можно было защититься одним из известных Олдрику способов, как если бы тот хотел защититься от излучения опасного места или артефакта, или если бы хотел ограничить влияние разбушевавшегося духа. Ковер, до того укрывавший немалую часть спальни, был сдвинут в сторону телекинезом, а низко склонившийся над паркетом Олдрик, принялся аккуратно выцарапывать некую фигуру на полу, тут же засыпая царапины солью - кентавру давно уже все геометрические инструменты заменила безупречная память и твердая рука.
Основательно отвлекся Вирд только тогда, когда помпезно расправивший крылья жеребец на прямую обратился к нему, представляясь и подходя ближе.
- Меня зовут Доминик Гримлайт- и мне нужен курьер, способный доставить послание.
Мужчина спокойно кивнул, наконец принимая вертикальное положение, и аккуратно пожал угол правого крыла сарозийца, будто перед ним был его соотечественник, а не не обладающий руками пони.
- Олдрик Вирд. И я оценил ваш театрализм, спасибо. – маг так же спокойно отпустил чужое крыло и снова в задумчивости оглядел заключенную в круг семиконечную звезду, выведенную из соли. Точнее, кентавр цепко уставился в центр получившейся фигуры. Семиконечная звезда в таком случае – знак всего мистического и волшебного в мире, круг – оберег и замыкание чего-либо, целостность. А соль, как и серебро, всегда относилась к типу веществ, что были помешать магии. Так, как им мешает текучая вода к примеру.
- И должен отметить, что шкафы обычно открываются без помощи топора. – мужчина меланхолично перевел взгляд на сарозийца и аккуратно обошел фигуру на полу по кругу. Судя по сравнению с картинкой из памяти, в центе звезды действительно стало чуть светлее, чем в оставшейся комнате.
- Я не могу сказать, что заинтересован в заключении сделки с вами, мистер Доминик. Я не собираюсь покидать пределов города… Акт познания и собственное любопытство в моей системе ценностей пока преобладают над возможными рисками. Либо я не в состоянии здраво размышлять, не имея всей информации о происходящем в городе. Однако, с посланием я готов вам помочь, если его необходимо доставить в пределах Мейнхеттена. В обмен на все, что может оказаться в мешке вашей памяти, по поводу происходящего в городе.
Олдрик снова спокойно кивнул и мягко вступил в созданную фигуру.

- Вестимо, тебе доводилось встречать иных моих сородичей, чтобы говорить о моей необычности? – протянул в прострации Олдрик, стоя в центре семиконечной звезды и в который раз пытаясь отрешиться от чужого навязчивого присутствия. Тщетно, как и все разы до этого. Мужчине уже начали приходить в голову мысли напрямую обратиться к окружающему его мраку и попросить чуть большего личного пространства. Разумеется, чтобы детальней изучить то самый мрак и того, кто за ним стоит. – Кроме венценосного Тирека. Сравнение с ним будет не в мою пользу.
Кентавр вышел из получившейся фигуры, телекинезом смахивая высыпанную на пол соль в угол комнаты, оставляя на паркете только следы глубоких царапин. Слушая короткую и экспрессивную вводную от Гримлайта по состоянию в городе, Олдрик все больше и больше возвращался к подобным мыслям. Навязчивая и глупая идея, но объективных альтернатив маг не видел. Выход на улицу мог обернуться надобностью сражений с теми, вышедшими из умов пони, кошмарами, а кентавр отнюдь не желал проверять свою боевую удаль именно так. Простое убийство всегда было делом воина – пусть Вирд и сомневался, что сейчас мечи и стрелы будут полезнее его познаний. Впрочем, места для сомнений не было, так как выходов действительно было не много. Исключая вариант с возможностью просто уйти или остаться в паре с сарозийцем, скрываясь и роясь в тенях подобно падальщику, так и вовсе один. Собственное любопытство и жажда познания не позволяли ему отступить или пойти на компромиссы. Как логика и собственные измышления не позволяли ему даже помыслить о страхе.
Даже если все обернется самым печальным образом, и Вирд окажется заперт в собственном кошмаре, то это не станет поводом для горести. В этом его обнадеживало то, что виденный во сне кошмар не принадлежал ему. Был другим, наносным, посланным извне. А значит, даже пребывая в вечном кошмаре Олдрик не лишится самого ценного в своем маленьком мирке – притока новой информации. Как бы не выкручивался его невольный сценарист, Вирд всего лишь будет наблюдать, ведь в конечном итоге страх ослабевает и изничтожается. А чем обернется кошмарный сон без его обязательной основы? В случае же, если ему удастся попасть в Царство Сна, мир Ночной Кобылицы, куда уже вторглась Тень, то все будет еще проще, ведь рано или поздно Олдрик сумеет разыскать одного из нынешних владык мира снов, и либо обратиться за помощью для Мейнхеттена, либо… завести очень любопытную беседу.
Мужчина плавно выскользнул из своих размышлений, прогоняя липкое ощущение чужого внимания и снова прокручивая в памяти сказанное Домиником, и то как он чавкал яблоком. Даже такое воспоминание было ценной частью его памяти.
- Не вижу твоей вины в отсутствии манер и этикета. Я тоже здесь не замечаю вилки для фруктов и обходительной прислуги. Думаю, обстановка неофициальная. – кентавр еще несколько секунд помедлил, следя за движением чужих челюстей и спокойно кивнул. Сам он постился уже третий день, что всегда делал перед важными предстоящими делами. Это тоже окажется на руку.
- Подобное послание я могу попытаться передать. Коль сам хочу забыться сном и вижу в этом наибольший интерес. Но следует подготовиться.
Олдрик мягко обвел кончиками пальцев рукоять своего длинного кинжала, с головой мантикоры на рукояти в виде украшения, и, вытащив клинок при помощи телекинеза, метнул его куда-то влево от себя, вбивая острие кинжала магией в пол и начиная вырисовывать основу новой фигуры, вокруг старой звезды.
Закончил маг через двадцать минут сосредоточенного молчания, пусть в процессе и пришлось поставить кровать на бок и задвинуть ее к проходу в ванную комнату – требовалось слишком много свободного пространства. Рисунок был простым донельзя: вокруг старого круга, как вокруг оси, были нацарапаны четыре треугольных луча, при помощи компаса сориентированные по сторонам света и несущие на своем острие короткую руну-обозначение этой стороны. Замкнуто это было в двойной круг, между которыми были простые магические символы оберега – на случай если из разума мужчины выберется кошмар, или кто-то возжелает сунуться в круг и помешать ему. Или обокрасть. Веры стоящему в стороне сарозийцу у Олдрика было ни на один карат. Та же самая фигура, с большой точностью была отражена и на потолке. В центре получившегося круга, где должен был разместиться сам Вирд, уже стояла небольшая чаша, с разведенной в ней маковым молоком и капелькой алкоголя – найти подобную малость среди различных смесей и порошков кентавра не составило труда. Все было готово, насколько в спешке реализованная мысль может быть готова, - питье надежно усыпит его, а круг поможет сконцентрировать внутри себя щедро разлитую в воздухе силу накрывшей город Тени. Что должно было помочь если не прорваться сквозь кошмары в мир снов, то хотя бы привлечь достаточное внимание со стороны теней и кошмаров, чтобы его насильно туда утащили.
Олдрик еще раз педантично оглядел оба круга, проверяя на возможные огрехи и неточности и медленно занял место по центру, усаживаясь и поднимая чашу с питьем.
- Я начинаю. Будь осторожен, если мной воспользуются как порталом, то круг ненадолго задержит кошмар. Бегство остается возможным.
Вирд умолк, салютуя самому себе чашей и, предварительно сдвинув маску вбок, не спеша осушил ее содержимое. Поставив тару у согнутых колен маг низко сгорбился и размеренно задышал. Вхождением в осознанный сон для него никогда не было проблемой, Олдрик всегда осознавал когда спит и полностью запоминал сны, пусть и не всегда мог контролировать происходящее в них. Но чем это обернется здесь, где к снам живых имеет доступ не только одна из принцесс, но и кошмарная Тень?

***
Олдрик смеялся. Ярко и самозабвенно – хохотал, как никогда этого не делал вот уже несколько десятков лет. Утирал мнимые слезы с глаз, едва переводил дыхание и снова продолжал дрожать от смеха. Пусть без языка он и звучал несколько натянуто.
Вокруг не было… ничего. Серая ровная пустошь пепла в полной темноте – маг едва выхватывал из нее несколько метров окружающего пространства. Чернильно-черные, смолянистые как разлив нефти, небеса с замершей по центру небосвода крутящейся, но несмотря на это совершенно статичной воронкой и полная тишина вокруг – так в некоторых книгах описывают небыль и так видел ее и сам Олдрик. Теперь уже своими глазами.
- Обыгран. Мое уважение. – спокойствие пришло так же быстро, как неожиданно нахлынувшее веселье.
Страха не было. Не своего – нет. Даже оказавшись на голову разбитым, Олдрик не мог считать это кошмаром. Но понимал, что рано или поздно угаснет, как свеча от времени или костер без топлива. И уже тогда, когда от него самого останется серая, как этот пепел, тень – тогда действительно будет страшно. Будут и вопли животного ужаса, и пустая беготня, и посыпание головы пеплом… Его обыграли, подарив настоящий кошмар, показав то, чего он боялся больше всего. Благо бояться будет совершенно не он и гораздо позже.
Олдрик уже думал, чем занять свой разум, но большая часть из этого… развеивалось прахом. Серым и мелким. Только и остается, что изредка баловать себя такими плохонькими каламбурами. Мужчина уже пробовал рисовать на пепле, но неизвестно откуда приходящий ветерок тут же стирал его картины. Вирд рассек себе ладонь, орошая пепел кровью, в надежде сделать его пригодным для лепки, но жадная до влаги серость просто впитывала кровь и тут же рассыпалась сухими комками. Всполохи же магии и вовсе тухли практически сразу же, жадно пожираемые темнотой.
- Ни земли. Ни воды. Ничего. Я повторяюсь? Прошу простить. – кентавр спокойно погладил уже переставший кровоточить порез на руке и медленно опустился прямо на землю, с потаенной брезгливостью подбирая полы своей попоны, не желая ее запачкать.
- Есть в этом доля нечестного. По отношению к нам обоим. Ты слушаешь, сценарист? Не важно, моей памяти хватит за нас двоих. – Олдрик снова задумчиво умолк на долгое время. Не скажешь насколько именно – на час ли, или на несколько лет. Во сне всегда время ведет странно и уворачивается от любых попыток себя определить. Неизменным лишь оставалось ощущение чужого присутствия. Столь же ненавязчивого, как и раньше.
- Пат. Я заперт в единственном кошмаре, способным напугать меня. Но с течением времени, когда я сойду с ума и поделюсь с миром своим ужасом… - Олдрик снова замолчал, вставая и начиная неотрывно смотреть в центр замершей в статичности воронки. Так прошло еще какое-то время.
- …Победу одержу я. Занятный ход, схожий с суицидом. Я уйду отсюда, а в ужасе начнет биться тот несчастный безумец, занявший мое место. Пусть моих выходом и станет смерть. Причем, наступит это много раньше, чем страх обретет надо мной власть. Малейшая трещина в моем разуме!...
Кентавр резко повысил голос, полной грудью вдыхая безвкусный воздух.
- И я уже не буду мной. Занятно.
Страха не было. Не своего – нет, Олдрик снова замер мрачной тучей, сцепив пальцы в замок и предаваясь размышлениям. Долго, даже для не способного определить время, очень долго. Кентавр просто обдумывал, вспоминал. Не смотря отсутствия страха перед смертью, умирать не хотелось. Забавная причуда живых, упорство и воля к жизни. По ту сторону этого кошмара, в какую бы сторону не отправился Олдрик, осталось еще слишком много интересного и неизученного. Того, что вечно ищущий и вечно не интересующийся плодами своих поисков кентавр упустить не мог. Не хотел, если честно.
- Быть может правда и не на моей стороне. – Олдрик с любопытством снова поднял взгляд к воронке. Если даже у него есть жалкое подобие цели, то чего может хотеть тень? Его собственный кошмар? Запереть всех в личном лимбе, тюрьме, следя за страданиями? Недальновидно, бесконечный ужас в конечном итоге всех сведет с ума. Стала бы тогда Тень вообще поддерживать жизнь в тех, кто попал к ней в западню? Почему просто и быстро не довести до безумия всех жителей Мейнхеттена и пойти дальше? Или причина в другом? В психологической значимости кошмаров? Шаг через себя, рост над собой и развитие собственного «Я»? «Великое Деланье», как назвал бы это герметист? Какая же доля терпения и сил нужна для этого, сколько времени и внимания может на это уйти?
- Вторичность? Если в кошмарах нет истинного зла, а цель мне не ясна… то может ли быть, что ты, мой паромщик, ждешь платы за начало путешествия?
Что если осознание этого лишь шаг к его дальнейшему продвижению, ключ? А его собственный лишь способ показать ему это, убрать шоры от глаз, помочь увидеть? Олдрик не знал, верно ли его решение – прибегнуть к такого рода философии, но попытаться повлиять на отлаженную систему кошмаров доступным ему способом все же стоит попробовать. Если кошмары - это лишь рабочая система для получения энергии и лишь вторично должная отыскивать сумевших ее побороть, то чего она ждет от него? Платы? Страха?
Но страха не было. Точно нет. Ни сама ситуация, ни возможный ее исход не пугали, не могли вызвать страха… Но Олдрик его помнил. Так же четко, как все в своей жизни – начиная от рождения и заканчивая сегодняшним днем. Помнил, как еще крохой он до ужаса боялся настенного ковра в своей комнате, и как рисунок на нем ночью оборачивался злобной мордой мантикоры. Кентавр с любопытством взглянул в небо, пытаясь углядеть в статичном движении воронки новый виток. Мало. Конечно же мало. Олдрик помнил свой седьмой день рождения, когда у его сестры оказалась аллергия на миндаль и сделанные из его порошка марципаны. Как он от ужаса не мог найти себе места и не спал всю ночь, пока лекари и его учитель заботились о сестре… Этого мало. Олдрик помнил свои кошмары. Все из них, каждую крупицу, каждый мазок на картине воспоминаний. Помнил самые страшные из них: как отец, будто сбитая стрелой птица, подкошенный падает на пол, как пролитое на пол багровое вино в первый момент кажется кровью. Как он спит, не спит уже неделю, даже когда учитель уходит из лаборатории и не помогает с созданием лекарств для отца. Помнит, как его трясет от ужаса, а затем и боли, когда из трясущихся рук выпадает склянка с едкой жидкостью и разбивается о стол. Его первый шрам. Олдрик помнит как меняется взгляд папы. Ненависть в смеси с жутким страхом за свою никчемную жизнь. Сильный толчок горячих и морщинистых рук, истошный вопль и мольба о помощи. Как отец не смог узнать его.
Воронка крутится. Быстро, лихо, постепенно захватывая своими краями всю окружающую черноту и роняя густые, толстые капли вниз, на Олдрика, постепенно растворяя его надуманное сном тело и превращая его в гигантское и аморфное облако багрового света, с одной лишь неизменной деталью – его маской. Настоящим лицом. Его истинная суть, то как Вирд видит себя и чувствует: огромный, чудовищно раздувшийся от своей пустой жажды познания, лопнувший и ставшим аморфным от избытка своих знаний. Таким он становился, когда отправлялся бродить вдоль Завесы между миром тварным и миром тонким. Таким он становился, когда полностью обретал контроль над сном… Забавно, но тьма на ощупь действительно будто нефть.
Кентавр не в состоянии остановится. Его память, безупречная, чудовищная память всегда была клином о двух остриях. Он помнит, он все еще помнит свой безумный вой, когда в день смерти отца успевает взглянуть на его душу. Как после, еще много часов спустя подвывает от ужаса, пытаясь выскрести изо рта остатки разорванного в клочья языка. Помнит с каким ужасом и остервенением вчитывается в строки давно изученных книг, как с ужасом силиться вспомнить что-то из прошлого…
- Этот страх всегда со мной. – голос, слишком громкий и слишком гудящий, многоголосый, но все еще принадлежащий Олдрику. – Теперь я понял. Мне есть еще что познавать в самом себе
Небо обрушилось, давя своей масляной тяжестью, закручивая ментальное тело Олдрика в безумном водовороте, как стискивает и утягивает куда-то в свою чудовищно холодную глубину.
- Пропусти меня. Я в праве.

Дорога в:Царство снов.

Отредактировано Олдрик (2017-07-08 22:30:05)

Литература изобилует различными героями. Не только художественная или героическая – везде, от исторических повестей, до простодушных виршей, распеваемых после тяжелого рабочего дня. Удалые и до безрассудства храбрые герои древних саг, или хитрейшие, играючи обводящие вокруг пальца врагов и соперников плуты. Олдрик видел таких не единожды, не стоит ходить далеко, чтобы привести пример – Ночная Кобылица и свивающийся вокруг нее дракон-творец, яркий уголек спело-рыжей пони в шляпе, тихое и сосредоточенное присутствие сахарно-белой кобылки. Все те, чьи следы он читал в кошмарном мире снов. Герои. Наверное, мироздание видело в них свой, особый смысл.
Сам он героем не был. Даже второстепенным. Это осознавалось легко, как простой и неоспоримый факт, особенно сейчас, когда его метущийся разум оказался исторгнут из мира снов. Он повстречал и героев и ту, кого они считали злодеем. Запомнил, узнал всё, чему они сумели научить его. Бесценный опыт, знание – единственную ценность любого из миров. И всё же не был героем… Даже собственной истории. Ведь ужасающе-прекрасного веретена успела коснуться Она, пока он снова со страхом любовался им… Лишь с отрешенной скукой понимал, что сумел передать послание сарозийца, встреченного посреди кошмара вечной ночи. Ему полагалась награда? Нет. Сомнительно.
Сквозь распахнутое окно его номера, вместе с стылым воздухом, пробирался неяркий, будто скромничающий еще, свет не успевшего набраться силы и наглости дневного светила. Тонкие лучи света выхватывали и начерченные – выцарапанные – символы на полу и потолке, и его сгорбленную фигуру, рефлекторно сжавшуюся от холода по центру защитного круга, и приставленную к стене ванной кровать, и разбросанные по полу щепки.
- Омерзительно. – трудно сказать, что имел в виду Олдрик, аккуратно поднимаясь на копыта, - то ли царящий вокруг беспорядок, часть из которого был его виной, то ли собственное неважное состояние. Ни то, ни другое, в любом случае, не прибавляли благодушия.
Голова ныла тихой, но раздражающе упорной болью, шершавый и сухой язык наждачной бумагой шевелился во рту, а глаза будто решили злокозненно и тихо упрятать между век весь запас битого стекла Мейнхеттена. Вирд пребывал в том неясном состоянии, когда только проснувшийся не мог понять, провалялся ли он в беспробудном сне пару дней, или нечаянно прикорнул всего на минуту. В аккуратно закрытое магией окно все так же пробивался неяркий свет. Свет, ни о чем не говорящий въедливому кентавру. Сбитое безвременьем мира снов, его собственное чуткое чувство времени лишь скупо поводило руками.
Единственное, с чем не управилось причудливое сноходство – его привычно перетекающий с места на место клубок разрозненных мыслей. Неконкретные, как и всегда, между ними всё же часто яркой искрой проскакивала одна, определенная мысль… Ведь ужасающе-изящного веретена успела коснуться Она, пока он снова со страхом любовался им… Нет. Не эта. Прочь.  Пусть Вирд и понимал важность именно этого, раз за разом настойчиво всплывающего образа, но не мог смериться с тем, что сам всё чаще обращает внимание именно на него. Из целого сонма перепутанных образов и картин. Олдрик брезгливо дернул парой пальцев и властно подавил в своих мыслях любую вольность. Слишком привычным и ценным для мужчины было его аморфное и непостоянное в своем движении мышление.
- Отвратительно. - пусть кентавр и не испытывал подобных эмоций или порывов, это не мешало бросаться в стылый воздух утра короткими и емкими словечками.
Потирая глаза сквозь прорези маски, Олдрик по памяти подошел к поставленной на попа кровати и коротким рывком руки опрокинул ее ножками на пол. С грохотом и жалобно застонавшими плашками паркета.  О шуме мужчина не беспокоился – пусть встают, просыпаются, те, кто мог его теперь услышать. Просыпаются, и вновь проваливаются в спокойный и глубокий сон, успокоенные отступившим кошмаром и наконец наступившим утром. Олдрик свой поступок объяснял именно той назойливой мыслью. Любопытством, не отступающим даже сейчас. Никогда не отступающим. Ему просто было любопытно посмотреть сколь многие из проснувшихся начнут бегать и суетиться, как колония суматошных и глупых муравьев, потерявших матку. Кричать, делится переживаниями и собственными страхами. Ни их, ни чужой недальновидной нервозности Олдрик никогда не мог понять. Как и многое, что происходило в причудливых головах, окружающих его разумных. А от того с тихим удовольствием всегда цепко наблюдал чужим поведением и откликами в разных ситуациях. Одну из них он только что создал сам, опрокинув кровать на место. Совершенно осознанно и злокозненно, разумеется. Пусть герои чужих повестей вновь проявят свое величие. Пример.
В голове выходящего из номера и медленно прогуливающегося мимо номеров с разбитыми топором Гримлайта дверьми колдуна лишь коротко шевельнулась мысль - что было бы занятным попасться на глаза той грифине, в чей сон он вторгнулся не так давно. Она бы сильно удивилась?..

Олдрик всегда был… медлительным. Еще в детстве, задолго до того, как собственные страхи и неизменное любопытство раздули его разум до неповоротливой величины аморфной туманности где-то в пустоте небес. Багровый колдун любил – коль к Олдрику применимо столь сильное слово – пребывать в собственных мыслях. А от того и медлил, лишь частью своего ума присматривая за происходящим вокруг него здесь и сейчас.  Обдумывал ту или иную мысль, то тщательно рассматривая её на протяжении нескольких часов, то тут же перескакивая на другую зародившуюся в голове идею. Неизменно ценил сам процесс размышлений, погружение в собственные думы и мечтания, а не получившийся результат. И любую малость в окружающем мире воспринимал исключительно как очередной повод поразмыслить. Упади ему голову горящая балка – и не заметил бы сразу. Только позже, порывшись в своей бездонной памяти.
И как только дожил до своих лет таким ротозеем?
Олдрик всегда был медлительным. Как капля тягучей смолы, в которой по неосторожности вязнет разная мошкара. Медлительным, но от того странно радующимся скоротечности и быстроте, шумящей вокруг жизни. Она, драгоценная жизнь, всегда походя приносила колдуну в своём течении что-нибудь любопытное… Как давно засохшую каплю тягучей смолы с застрявшей внутри разной мошкарой. Очередной повод лениво взглянуть на новую мысль.
Так и сейчас, издалека скучающе наблюдающий за сбивающимися в шумные группки пони, Олдрик выловил в облаке своего зыбкого разума неожиданно ярко блеснувший уголек интереса. Вертлявую, игриво ускользающую от цепкого любопытства мужчины искорку мысли. Как пронзающий кожу хоботок комара, что-то вокруг Олдрика, или в нем самом не давало ему покоя, заставляя скупо, но энергично перетряхивать чертоги собственной памяти.
Кентавр тихо вздохнул. Дернул бугристыми от татуировок и крохотных шрамов пальцами. Закружился по ставшему вдруг слишком тесным коридору отеля, восстанавливая пройденный путь, а вместе с тем и обдумываемые тогда темы. Сейчас как никогда похожий на непостижимых для него пони, суетливо и опасливо прыскающих из-под копыт крупного кентавра. Багровый колдун даже им теперь казался лишь ещё одной частью проснувшегося после кошмара города. Пусть частью и не самой обычной. Вирд снова вздохнул, ещё тише и незаметнее, в задумчивости касаясь одного из подсумков на своем поясе, в который спровадил оставленный неким сарозийцем мешочек кофе. Вспомнил и возникшую тогда отстраненную мысль, что кофе он не пьет, и что Гримлайту следовало оставить этот мешочек себе, а не у страивать его на видном месте за пределами защитных кругов.
Наконец, вернулся в собственный номер, снова пробегаясь взглядом по тронутым лучами-пальцами солнца символы на полу. Подошел, распахнул не так давно закрытое окно, цепко вглядываясь в окружающий мир. Удивился на секунду тому, что дневное светило уже начало свой ежедневный путь по небу, а звезды всё ещё так хорошо видно. Всего на секунду – звезды не приближаются к бренной земле. Как минимум не так стремительно. Аномалию замечали и прочие отошедшие ото сна. Кто с потаенной надеждой и удивлением, кто, прячась под надежную защиту бетонных стен и крыш.
Олдрик не причислил себя ни к одной из групп. Задумчиво переступил копытами, прислушался к шелесту одежды по собственному телу и почти тут же развернулся к выходу из номера, медленно пробираясь сначала к лифту, а потом к лестнице на верхние этажи – электричеству ещё неоткуда было взяться. Любопытно, какой ущерб был нанесен городу в следствии неожиданно провалившихся в сон жителей? Сколько произошло аварий и как много по случайности возникло аварий? Многие ли погибли, так и не проснувшись?.. Медленно пробираясь по лестнице все выше и выше, на крышу отеля, Олдрик снова погрузился в собственные мысли, раздумывая как поступил бы сейчас и как устранял бы последствия прихода в мир древнего бога. Что говорил бы, возникни надобность выступлений перед местными жителями… Упустить столько разнообразных задач и данных мимо своего неконкретного ума Олдрик не мог себе позволить.

Не сказать, что переход дался мужчине легко. И точно нельзя сказать, что занял всего пару минут. Даже не пол часа. В отношении себя мужчина всегда был правдорубом. Пусть и принадлежащий к роду древних кочевников, Олдрик не мог похвастаться столь выдающейся выносливостью своих древних предков. Однако постыдные отдышка и пот всё же миновали его стороной. Наверное, были спугнуты отголосками дворянской гордости, не позволяющие Вирду полностью признаться себе в усталости. Как после сноходства, так и после подъема по целому сомну ступеней – пусть размеры и длинные ноги и позволяли ему походя перескакивать их.
Колдун остановился, сильно сутулясь из-за низких потолков, и опираясь ладонью о холодный металл двери на крышу. Двери запертой.
- Хороший замок. – бугристый, как и все остальные, указательный палец уперся кончиком ногтя в замочную скважину, изучая запорный механизм на ощупь – Хороший замок. Но как же ты стар. Маслом украшу петли твои. Златым открою ключом. – короткий речитатив, помогающий настроится на нужный лад и яркая багровая искорка проскочила между кожей кентавра и поверхностью двери, делая металл вокруг замка полупрозрачным, будто озаренный изнутри ярким, кровавым светом. Послышался громкий щелчок и дверь гостеприимно отошла в сторону, позволяя кентавру выйти на открытую поверхность крыши и наконец выпрямиться.
Прошло немало времени после того как Вирд начал свой неспешный подъем наверх. Успело рассвести и яркий, но не несущий тепла, свет постепенно боролся с остатками искусственной темноты. Как походя успел заметить кентавр – внизу так же начало постепенно возобновляться привычное оживление большого города. Суматошное и пустое, еще велико было потрясение случившимся, но коллективные пони уже высыпали на улицу, пытались организовываться. Ощущение чужого бока рядом с своим, похоже, придавало им уверенности. Стали так же заметнее и мнимые «звезды», подлетевшие ближе и открывшие за своим светом нечеткие очертания неких фигур. Близких, но все еще слишком далеких, чтобы разглядеть их внимательнее. Цепкое зрение Олдрика только могло ухватить очертания мерно движущихся крыльев тех, кто нес с собой кусочки яркого света.
Вирд задумчиво приложил ладонь к подбородку своей маски, мягко очерчивая очертания своего «лица». Мысли привычными изломанными и окольными путями постепенно стягивались к центру новой задачи. Кем могли быть хозяева огоньков, летящие к бурным улицам Мейнхеттена? Хозяева крылатые и многочисленные. Даже Олдрик с трудом мог подсчитать в точности, сколько их могло быть в стылом воздухе рассветного неба. Тысячи?.. Пегасы Клаудсдейла? Возможно. Объяснило бы количество летящих сюда существ. Увидевшие накрывшую город тьму они вполне могли отправиться сюда во всеоружии, запасшись источниками света и помощью. Путь из города пегасов не близкий, и мог отнять неизвестное количество времени. Неизвестно, когда аномальная ночь была замечена внешним миром и как скоро жители Эквестрии могли отреагировать. Послать разведчиков, дождаться вестей от них или напротив не дождаться. И выдвинуть ударный корпус стражи. Приставленных к ним спасателей и лекарей. Допустим.
Олдрик снова тщательно осмотрел полотно запятнанного искрами света неба и скептически качнул бровью.
- Вероятность невелика. Дальше? – жителям насквозь пропитанной магией страны довелось хлебнуть лиха за последние годы жизни. Лиха немалого, даже по суждениям редких слухов, докатившихся до любопытного кентавра. Возвращение Ночной Кобылицы. Пробуждения древнего духа Хаоса. Нация насекомоподобных оборотней. Освобождение одного из прошлых владык его пустынной родины. Не считая прочих, менее заметных за рубежом происшествий. И со всем справлялись Герои… Не регулярная армия, за долгий период мирного времени сжавшаяся до размеров нескольких летучих отрядов. Поставь примулы и управленцы Клаудсдейла на крыло даже ушедших на покой вояк и подтяни личный состав органов правопорядка – смогло ли их количество превысить несколько тысяч? Олдрик сомневался. Всегда и во всём, но в этом в особенности. Опуская даже тот факт, что жители Эквестрии вообще могли заметить столь масштабную проблему. Это было сказано походя, не относясь к делу, но Олдрик не мог не запомнить.
«Не избирали такой путь. Сестрица-трикстер знает что... Предназначение... должно быть исполнено. Неодинаково время для нас, для смертных, для иных... Она есть вне его. А для Изначального Мрака - времени попросту нет...»
- Сестрица-трикстер. Минимум одна. Пришла, в поисках Предназначения. – могла ли она занять внимание прочих жителей? Или стать одной из тех, кто пришел в этот мир? Короткая мысль, осознание того, что царствующая Ночная Кобылица появилась в Мейнхетенне без сопровождения и Кантерлотских солдат не добавлял оптимизма. Олдрик и сам бы так поступил. Разделил бы Сестёр, что правят. Отделил бы три народа пони друг от друга. Отделил от снабжения и помощи. И перемолол. Сопротивление. Любое. Захватил жемчужину в короне магии этого мира. Чем не цель?
- Но Нюкта ушла. – завершила свое предназначение и покинула мир снов. Значит и прочих может вести именно оно. В чём оно может заключаться? Олдрик не знал. Мог гадать – хоть на кофейной гуще, благо Доминик Гримлайт щедро оставил ему необходимое сырье – но не станет. Нет ничего хуже надежд на пустые миражи собственных предположений.
Багровый колдун вздохнул, буравя взглядом подлетающих всё ближе существ. Кто мог это быть ещё? Сарозийцы, запоздавшие дети Ночной Кобылицы? Вирд все так же сомневался, что из могло оказаться столько. И тут же в голове возникал пример Гримлайта. Станет ли сарозиец бояться тьмы настолько, что поголовно вооружится источниками света?..
Драконы, освещающие себе путь собственным огненным дыханием?
- Нет. Свечение равномерно. Разброс в цвете отсутствует. – огни, даже и будь они обычным пламенем, действительно светили слишком ровно и не различались по цвету, как это происходит у небесных ящеров. Да и не могли это быть крылатые исполины. Слишком малы. Слишком много их в одном месте, не в сезон миграции их к своим лёжкам. Поднять на крыло такое количество огнедышащих чудовищ мог только их прошлый владыка. Да и то не повёл бы их в Эквестрию ради помощи. Если бы только не знал, что сможет наградить «благородный порыв» своих подданных сверкающим златом и каменьями. Тогда да, анклавы драконов тотчас бы подняли в воздух даже молодняк. Даже если этот молодняк ещё не способен летать. Жадность окрыляет не хуже страха.
Олдрик иронично фыркнул и неожиданно сам подавился воздухом. И почувствовал себя… дураком. Дураком умным – парадоксально умным дураком – многознающим, аморфным, неконкретным дураком. А еще невнимательным. Дураком. Кем же ещё? Как славно рассуждать о разных возможностях, перекатывать сонм мыслей в своей голове – создавать и разрушать теории… При этом не учтя тот факт, откуда именно летят тысячи тысяч хозяев огоньков. Олдрик любил думать. А от того придавался этому занятию со всем тщанием. Как и всегда.
Огни осторожно приближались со стороны пролива. Даже в полное безветрие Олдрик улавливал чутким обонянием запахи моря, накатывающие со стороны крупного порта Мейнхеттена – времени всеобщего сна и остановки различных предприятий вполне хватило, чтобы воздух очистился от смрада бетонного улья и теперь пах свежестью и морем. Мириады теперь явно перемигивающихся и зыбких огней летели со стороны пролива. Где-то там, среди теплых и уютных магмовых недр несёт бремя своей долгой жизни народ драконов. И в той же стороне, буквально напротив Мейнхетенна расположен Гриффонстоун. Стольный град народа грифонов. Народа воинственного, темпераментного – под стать воинам минотавров или далеким предкам Олдрика. Плотоядные, они прирожденные охотники и воины, даже бурная молодёжь, слишком задиристая на вкус Вирда, хоть в игре, хоть в серьез или по-дружески мнёт друг-дружке пернатые бока. Воины гордые, сложные для понимания – истинные горцы, дети Неба и Гор. А ещё знающие скованные собственной честью и законами кланов, порой не оставляющие даже злейшего врага в беде.
- Благородство. – оно вполне могло толкнуть народ грифонов сорваться с места и полететь на помощь городу пони. А ещё, влияние Нюкты вполне могло достать и до славной столицы. Не поэтому ли сам Олдрик оказался во сне молодой певицы-грифины? Олдрик снова мог гадать, с удовольствием погружаясь в мысли и упуская из виду важные факты и сведения, но… Предпочитал спросить лично.
Колдун привычным движением извлек из ножен собственный кинжал, на вычурной рукояти которого как раз покоилась отлитая из перита голова грифона. Истёртое, со следами многих правок и заточек, с выщерблинами и сколами лезвие привычного инструмента Олдрика – не вяжущееся ни с рукоятью самого кинжала, ни с слишком помпезным обликом кентавра своей обыденностью – было вскинуто почт к самому лицу-маске и уперлось острой кромкой заскорузлый от работы с алхимией ноготь кентавра. Одно невесомое движение и лёгкая стружка оказывается на повернутом плашмя клинке. Простейший трюк, подсмотренный кентавром у командира лучников, служащих в оставленном далеко позади собственном замке. Кентавры издревле, еще с кочевых времён, когда ни один из них не расставался с длинным луком, делали так, определяя силу и направление ветра. Лёгкую стружку унесет даже малейший порыв изменчивой стихии. Но не сейчас. Будто сам воздух еще не успел прийти в себя после кошмара и ошалело и безмолвно взирал на мир.
Пусть это и не было полной правдой. Ветер был – спешащие грифоны принесли его с собой, на собственных крыльях. Там, далеко, он присвистывал от нетерпения, пел свою нехитрую и звонкую песнь, стремясь как можно скорее привнести в застоявшуюся часть самого себя толику оживления. Монолитная и целостная, но такая зыбкая, изменчивая, непостоянная стихия. Объёмный, обширный воздух всегда и везде был неуловимо разным. Свободным, нечётким… неконкретным. Может именно от того он с такой радостью держал крылья свободолюбивых и гордых грифонов?  И может именно поэтому так непринужденно откликнулся на просьбу-прихоть багрового колдуна, щедро сдобренную Силой и чарами? Олдрик потянулся, коротким щелчком собственной волшбы выхватывая поток непостоянного, как и он сам, воздуха и заставляя его ринуться в коротком порыве ближе к нему. На короткое мгновение – нетерпеливый воздух тут же вырвался, улетая по своим делам, петлять меж узких улочек и зданий Мейнхетенна. На мгновение. Но и этого оказалось достаточно для въедливой памяти Олдрика. Порыв ветра, ведомый магией, принес к кентавру мимолетных запах горящей смолы еловых ветвей. Гари просмоленной пакли, терпкого дыма и щекочущих ноздри искр. Треск сгораемого дерева, тихий скрежет когтей по поверхности факелов, шелест перьев и звук дыхания детей неба. Вполне достаточно.
Благодарно качнув головой изменчивой стихии, Вирд снова обратился к собственному магическому дару, высоко вскидывая правую руку в небо и заставляя срываться с багровой кожи ладоней багровое же пламя. Выше ещё выше, тянясь вместе с ним в гостеприимное небо. Лента пламени зависла на несколько секунд в воздухе, выписывая нехитрые восьмерки и петли, и погасла, истаяла, пожранная стылым воздухом. Сжимая вспыхнувшие усталостью виски и прикрывая глаза свободной ладонью, Олдрик снова отправил в воздух тонкую и яркую струю пламени. Ещё одну, а потом ещё, привлекая внимание к себе. Грифонам будет лучше узнать о происходящих в городе реалиях как можно раньше… И конечно же им будет лучше, как можно раньше поделиться с Олдриком всем известным им самим… Для Олдрика лучше, конечно же.

Три прозрачных шарика ловко сновали между изуродованных пальцев кентавра. Граненые хрустальные бока ударялись, терлись друг о друга, весело позвякивая и сыпля едва заметными магическими искрами.
Скринь-скринь. Диги-донг. Диги-донг.
Звук почти одинаков. Будто Олдрик намеренно подбирает положение собственных пальцев для этого. Звук почти одинаков. Одинаков уже на протяжении нескольких минут, пока кентавр, по птичьи склонив голову к правому плечу, меланхолично разглядывает четверку приземлившихся рядом с ним грифонов. Сосредоточенно. Почти с любопытством. И молча. Только звонкий стрекот хрусталя отпугивает тишину.
Скринь-скринь. Диги-донг. Диги-донг.
Наверное, это было неучтиво. Даже некультурно. Пусть Олдрика и не заботили подобные понятия. Да и сомнительно, что кентавр бы неожиданно сумел бы совладать с самим собой и походя собраться с мыслями. Слишком крупную волну, слишком большой и перепутанный клубок мыслей четверка детей Неба и Гор сумела вызвать в разуме колдуна своим появлением. Слишком много было необходимо обдумать. Сразу. Слишком многое спросить и сказать. Сразу.
Олдрик лениво перевел взгляд с грифины, спокойно копающийся в чужих вещах, на сосредоточенную громаду рядом стоящего воина. Не будь Олдрик Олдриком, то наверняка даже впечатлился бы. Скользнул взглядом по монаршей особе, придирчиво оглядел молодого грифона. Яркие золотые глаза скользнули по соседним крышам, выискивая разношерстные фигурки грифонов и что-то дополняя образами в голове своего молчаливого хозяина.
Скринь-скринь. Диги-дон…
Размеренный звук прервался, смялся, вместе с хрустальными шарами прячась в сжатом кулаке колдуна. Олдрик спрятал руку в свободном рукаве своего одеяния, потянул носом воздух… И неожиданно процитировал слова двух грифонов.
- …Да и если быть до конца откровенным, он вовсе не ко...
- ...го не желал обидеть.
Помолчал, пряча и вторую руку в рукав.
- Ни. В данном предложении следовало использовать «ни». Никого. – Олдрик снова умолк, почти с тоской вслушиваясь в тишину, и тут же разрушил ее потоком собственных слов.
- Монаршая особа. В враждебном городе. Гипотетически. Не командует. Не направляет. Путешествует. Без охраны. Но. Но с мародером.
Олдрик без тени приязни или неприязни снова скользнул взглядом по грифине. Только кивнул.
- Кофеварка. Превентивные меры против кошмара.
- Понятие «Армия»… под вопросом. Ополчение. Городское… Разведка. Отсутствует. Порядок наступления. Отсутствует. Типовое вооружение. Отсутствует. Надобность в дальнейших вопросах. Моих. Отсутствует. К сожалению. Нестыковки? В наличии. Много.
Кентавр медленно повернулся боком к грифонам, не упуская тех из виду, и скупым движением ладони указал на громаду городского университета, бетонной каплей, растекшейся на окраине Мейнхеттена.
- Университет Мейнхеттена. Последним павший оплот в городе. Власть – должна быть там. Ночная Кобылица – там. Герои, спасшие город… – как бы ни был Олдрик обезличен, сейчас в его голосе проскользнул легкий смешок. Разве можно спасти от чего-то постоянного и неизбежного? Вряд ли и Ночная Кобылица сможет «спасти» своих поданных от грядущего, нового, часа в их жизни. Циклы неизбежны. Как и их конец.
- Там. Король… Король так же направился бы туда.
Кентавр скучающе умолк, без всякой системы продолжая осматриваться вокруг. В собственных мыслях было куда интереснее. К сожалению?

Это было в их природе. Крови. В веками пестуемых правилах и привычках. Характере. В том, как какой-либо народ меняется в попытках, как бы иронично это ни звучало, не меняться вовсе.
Как будет жить воин в мирное время? Как целая нация, целый народ воинов будет жить без надобности схваток? Без пения боевых труб и трепета штандартов на ветру? Олдрик мог понять многое, но не это. Принимал наличие романтизации войн, битв и славной смерти, как это привыкли называть.  Но не понимал. Романтизировать, чтить… Кровь? Боль? Грязь? Мерзкий запах выпавших из распоротого брюха кишок твоего соседа по строю? Только с любопытством рассеяно задумывался в который раз о тех внутренних различиях, что разделяют разумных между собой. Внутренняя непокорная гордость, вспыльчивость и страстность, кипучая жажда делать – бежать, бить, не стоять на месте! Доказать свою удаль и смелость! Завоевать сердце любимой самки, как завоевывал славу и трофеи на поле рати!.. И произрастающая из этого потребность самоутверждения.
Кентавры прошли через это. Пришлось пройти. Перешагнуть черту «До» и «После». Старая и такая сладкая в своей привычности жизнь ушла, забрав с собой возможность жить по непоколебимым заветам предков. По еще более непоколебимым привычкам. Народ Олдрика это понял. И изменился, изменил сам себя. Не из-за большой нужды, но интуиции, простой жизненной мудрости. Для этого не нужно быть мастером мозголомной философии. Даже так долго размышлять об это нет нужды.
Пришлось ли меняться грифонам? С зубовным скрежетом – у грифонов же есть зубы? – смирять собственную гордыню и учится новому? Просто учится. Хватило бы этого. Или ведомые лишь этой гордыней многие из них цеплялись могучими лапами за привычный уклад быта, не замечая, как меняются сами? Или замечая. Но в порыве гордости скрывая это от самих себя. Как бы это не звучало, но… Олдрику было безразлично. Все равно. Может быть даже грубо «плевать» - как наверняка могли сказать стоящие перед ним грифоны. Багрового колдуна не интересовали тонкие материи чужих душ сами по себе. Его интерес был совершенно другим – холодным и размеренным, как если бы горная лавина из ледяного крошева и снега никуда не спешила, подгоняемая гравитацией.  Интерес и скука стали для причудливого ума кентавра слишком одинаковыми. Странным смыслом жизни. Скучающим, рассеянным и безразличным, как интерес к судьбе грифоньего рода. Он видел результат. Строил причины. Догадки. Теории. Пытался познать без всякого намека на сопереживание или сожаления.
- «Вероятно». «Раскусил». Безразлично. Назовись и первой фрейлиной драконьей принцессы… Все равно. Оставь веру авгурам, твое высочество. Жрецам. Мне. Разочарован будет лишь тот, кто ожидал чего-то. Вообще. Или просто слишком сильно. Разочарованы. Вы. Ожидая теплого приема и лавровых венков спасителей. Героев?
Олдрик ничего не ждет. Нет нужды. Как и нет нужды в своей рассеянной задумчивости что-то делать. Прохаживаться вдоль собеседников, теребить подбородок или листать собственные записи. Когда вообще Вирд в последний раз что-то записывал для себя? Кентавр как стоял каменным изваянием, так и оставался стоять. Спрятав татуированные руки в рукавах своей золотой рубахи, склонив голову к правому плечу. Только глаза оставались хоть сколько-то подвижными.
- Безразлично для чего вы здесь. Судьба? Интересно для чего вы здесь. Таково мышление, но… Оставь веру авгурам, твое высочество. Если вы верили, что вас здесь примут как героев. Оставь. Ночная Кобылица может открыто потребовать возвращения долга. Ведь ее усилиями развеяна тьма над городом. А вы… Грифоны. «Армия». Не… Встретили смерть. Во тьме. Потерянные. Уставшие. Голодные.
Олдрик помедлил, снова вслушиваясь в отголоски тишины над городом, что постепенно дробят и уничтожают множество и множество голосов. Почти отвратительно.
- Пони справились. Сами? Отчасти. Тень – кентавр сделал особенный акцент на этом слове – ушла сама. Грифоны… Гости. Незваные. И требующие внимания. Мейнхеттен пострадал. Жители его наводят порядок. Не знаю, к чему приведут переговоры ваших лидеров с властями города. Инфраструктуры восстанавливаются. Медленно. Накормить гостей будет… сложно. Кто-то станет это делать?
Кентавр наконец отмер, скупо качнув руками. Это вполне можно было принять за пожатие плеч.
- Много слов. Слишком. Отвратительно. Умолкну.

Отредактировано Олдрик (2017-10-28 16:45:41)

Ударяться в демагогию не хотелось. Просто заставлять маску-артефакт говорить за своего немого владельца не хотелось. Смысла в этом было не больше, чем в самом существовании Олдрика. Мнения всегда различны. В этом и суть мнений, так ведь? У сотни разумных вопроси их мнение по поводу всего одного события и получишь всю сотню мнений. Возможно схожих, но от и до пропитанных «Я», чужим запутанным внутренним миром говорящего. И в чем забавность - ни одно из сотни, ни вся сотня мнений не сумеет полностью описать всего один случай. Тем паче – изменить его, извратить или поставить себе на службу. Ни чьи-либо слова, ни чье-либо мнение не способны изменить сам факт. Суть.
Для меланхолично вслушивающегося в осколки тишины Олдрика это было просто и понятно. «Мнения», «Впечатления» не существовали в его зыбком сознании, тщательно истребляемые упрямым колдуном. Важным было познать и понять гипотетическое «нечто», а не просто и походя составить ничего не дающее мнение. Ничего не дающее ни лично тебе, ни окружающим… Было ли частью этого «важного» попытаться объяснить грифонам собственное… мнение? Ведь в конечном итоге позиция багрового колдуна для прочих так же выглядело всего лишь мнением. Одним из.
Это заставляло Вирда тихо морщиться, но не более – парадоксы и странности легко уживались в его голове.
- Осуди да осужден будешь. – мужчина наконец выпрямил положение собственной затекшей шеи, становясь прямо и глядя на Короля. – Плохо слушал? Не заметил?.. Не зря сказал, цитата: «Назовись и первой фрейлиной драконьей принцессы… Все равно.» Ни одно слово. Ни одно мнение. Мое. Чужое. Не изменит вас. Того, кто вы есть. На самом деле. Не сможет. Не будет иметь сил. Не выношу суждений. Ищу несхожести. Сколы. Неточности. Описываю образы. Что вы и показали. Ты – Король. Показал образ нахального идиота. Почти аристократический.
Олдрик вздохнул, частью своего расплывчатого мышления досадуя на собственную вынужденную говорливость. Выпрямился, задумчиво буравя взглядом небо. И мягким, скупым движением рук снял собственную маску, прижимая ее к груди. Перепаханные сетью шрамов губы были задумчиво поджаты.
- Всего лишь. Нашел часть неровностей. Неточностей. Описал их… Не знаю вас. Смогу узнать едва ли. От того все равно. – чуть подрагивающая маска в руках кентавра прилежно воспроизводила слова своего хозяина.
Кентавр повернул рогатую голову в право, осматривая город.
- Взгляните сами. – ладонь колдуна описала скупой полукруг над крышами. – Город пострадал. Не сильно. Из-за погруженных в сон жителей произошли несколько аварий и пожаров. Не много. Помощь спасателей не требуется.
Олдрик снова вернул собственный взгляд на группу грифонов перед собой.
- Как и помощь армии. Здесь. Не могу говорить за всю Эквестрию. Здесь… был бог. Богиня. Сущность из другого мира. Тень. Долгая ночь над городом, погружение в сон жителей, кошмары – ее влияние. Не захватчик. Не враг. Говорил с ней… Пытался понять. Смысл – в выполнении предназначения. Цикла. Борьба ради движения. Что оставит все на своих местах. Посчитала его выполненным. Ушла.
Вирд помедлил, цепко вылавливая из бездонной топи собственного ума мимолетные искры мыслей и идей. Грифоны были ресурсом. Не самым худшим. Единственным, возможно. Играй колдун в тактическую игру с неведомым соперником – не врагом – как воспользовался бы он подобной фигурой? Распорядился бы разумно?
- Город сможет быть восстановлен силами жителей. Местных служб. Велика вероятность… Летя сюда, что видели? Мэйнхэттен был отрезан от прочих земель. До этого момента. Мало информации. Помощь грифонов может быть нужна в прочих городах. Не здесь.

Мысленно Олдрик вздохнул. Тяжело, с оттягом, глубоко. Так, что гипотетических выдох с легкостью бы сдул с крыши не только мелкую группку грифон, но и кого-нибудь потяжелее. Дракона, например. Но только мысленно. В реальности не было ни такого невероятного объема легких, ни вообще желания что-либо делать.  Если бы скука и усталость кентавра от близости разумных, живых существ были осязаемой, то Вирд вполне мог укрыться ими полностью. Но и этого в реальности не было.
Зато были слова. Громкие или тихие. Певучие или рвано искаженные. Нескончаемые – их было столько, что багровый колдун уже начинал сомневаться в своей нелюбви говорить.
- Не получаю удовольствия от слов. Достопочтимая и бойкая грифина. – мужчина меланхолично проследил очередной кульбит полоски стали в лапе дочери Гор и Неба и сам с тихим скрипом достал собственный кинжал из ножен.
- И имей достаточно мудрости дабы никогда больше к ним не прибегать – умолк.
Как ни странно, но Олдрик действительно замолчал. Вернул свое золотое лицо на место, задумчиво качнул озарившейся багровым светом кистью… и замолчал. Только багровые пальцы в облаке света медленно скользили по ритуальному кинжалу, будто смазывая его магией. Спустя минуту молчания, вернувший себе внутреннее равновесие кентавр опустился на колени, упирая светящийся изнутри кинжал в бетонное покрытие крыши. Дальнейшую тишину разрезал только скрип зачарованного клинка, что теперь так же легко разрезал поверхность искусственного материала.
Аристократию кентавров с младых ногтей учат рисовать. Маслом, углем, графитовым стержнем. Подобные тонкие способы выражения себя были неотъемлемой частью культуры бывших кочевников и ныне оседлых и тихих творцов. Впрочем, сейчас от отпрыска своей культуры, от Олдрика не требовались изящество штрихов и безупречная точность в передачи малейшей малости. Олдрик рисовал карту. Чертил. Царапал. Отвлеченно вырисовывал границы Эквестрии, отображал города и поселения, наносил железные пути и пути водные. Иногда отвлекался, чтобы нарисовать в левом и правом углах понячьи мордочки с надутыми щеками – мифических хозяев всяких ветров на просторах родины цветастых крох. Олдрик не мог не отвлекаться, пусть и рисовал очень быстро, за минуты вырисовывая нужные детали. Последними штрихами на до странного детальную, будто извлеченную из топи памяти кентавра, карту легли уточненные грифонами детали. Круг очертил Кантерлот. Капли крови из порезанного пальца легли на массив Вечнодикого Леса, изображая колдовское зарево. Начерченная спираль укрыла собой земли от Клаудсдейла до Понивилля. И несколько неровных штрихов оказались у порога северных гор, ближе к границам Кристальной Империи.
С минуту оглядев получившуюся общую картину, Вирд все еще кровоточащим пальцем провел линию от Большого Яблока до прилегающих к Понивиллю земель. После тихо встал, оттряхивая свою попону и задумчиво обращая взгляд на Короля.
- Кантерлот мог стать выгодной точкой. Хорошим жестом от грифонов. Но нет уверенности, что есть возможность пройти через… преграду вокруг. Проверить можно. И для этого проще будет прибыть к Понивиллю или Клаудсдейлу. Относительная близость. Как к столице. Так и к прочим аномалиям. Выгодное расположение… Кристального Замка. Удобное убежище. Точка сбора. Наличие подготовленного персонала. Воинов. Спасателей. Под вопросом. Можете понадобится там.
Кентавр собирался уже вернуть кинжал в ножны, но его взгляд снова зацепился за грифину, возвращая поток аморфных мыслей к ней и ее словам.
- Там где вырос. Я. Мародерам рубят руку. Приковывают к столбу позора. На землях пони. Не место правилам чужих земель. Одно из мнений… Забавная реакция. Нет нужды задевать тебя. Никого из ныне живущих. Не имеет смысла. – колдун снова замолчал, подходя ближе к Стилет и неловким движением руки переворачивая собственный клинок в левой ладони. Протянул его, рукоятью вперед, подставляя под удар правую, и без того покрытую причудливыми отметинами, руку.
- Если считаешь, что слова требуют платы – забери ее. Режь.
Мужчина все с тем же безразличием и скукой взглянул в глаза грифины и тут же отвернулся, меланхолично косясь из-за плеча на главаря этой шайки.
- Сказал достаточно.

Олдрик мог строить из себя хоть само воплощение гениальности на бренной земле. Кичится умом или теме его подобием, что было отведено на его долю.  Мог, однако в действительности об окружающем его мире понимал совсем немного.  Стоит ли говорить, что в масштабах всего мироздание его понимание стремилось к абсолютно ничтожной величине. Пусть речь сейчас ведется не о хоть сколько-то возвышенных материях. Не о таинственных струнах мира, что задевает каждый одним своим существованием – все понимание багрового колдуна легко и привычно пасовало перед поступками и мыслями окружающих его живых.
Кентавр только озадаченно покачивал ножом, в упор смотря на грифину. Если твоя кровожадность столь велика, волны злобы и уязвленной гордости захлестывают с головой. Если незнакомцу ты хочешь отрезать язык за ничего не значащие – вообще и всегда – слова, то отчего так легко отступаешься? Гнев был столь ничтожен? Слово главаря ставится выше собственных нужд? О том, что прозвание «Стилет» может относится не только к предпочтениям грифины в оружии, но и к резковатым и острым чертам характера Вирд привычно не задумывался.
Глухо пристукнула гарда кинжала о изукрашенные ножны, а взгляд Олдрика с таким же глухим и мимолетным недовольством обратился сначала на крупного грифона, а после на его главаря. Они… опять вынуждают говорить? Багровый почти физически ощущал липкое омерзение к самому себе за собственную болтливость. Он не привык говорить, не хотел попросту, и если бы для речи использовал не артефакт-маску, а собственные голосовые связки – то сейчас уже наверняка от непривычки охрип или потерял голос. И его снова вынуждают говорить. Ради такой глупости. Ради очевидно бросающихся в глаза деталей.
Впрочем, чужие вопросы и желания вовсе не означали, что Олдрик говорить будет. Против такой мысли протестовал весь его аморфный ум, каждым своим кусочком. Мужчина только скупым движением поманил за собой к краю крыши Короля и молча указал на один из районов города, откуда небольшими очагами поднимались струи дыма и куда постепенно стекались пока еще столь же малочисленные струйки пони. С высоты крыши отеля на это открывался не самый худший вид. По извлеченному из топи памяти плану города, что кентавр педантично заучил перед своим путешествием сюда, именно там располагался воздушный порт Большого Яблока. Готовые к отправке воздухоплавательные корабли были… не только удобным инструментом для связи меж собой город и даже стран, но и инструментом бесспорно опасным. Готовые к отправке, наполненные газовыми смесями суда, оставленные без присмотра во время долгого сна своих экипажей – гордые покорители неба были отданы на волю случайности. Врезавшиеся надутыми боками в граненые стены зданий, истекающие газом из поврежденных оболочек аэростата – пережили ли они Долгую Ночь? Пережили ли ее местные жители, что могли оказаться рядом с станцией или на самих воздушных судах?
Еще несколько минут простояв указующей статуей, Олдрик привычным движением спрятал руки в просторных рукавах. Пусть молчание на крыше и казалось теперь гнетущим – Вирд несказанно был рад ему.