Олдрик всегда ценил отведенное ему время. Не важно, идет речь о всей его жизни или трех последних минутах. Время было стабильным законом. Циклы, необратимые, но повторяющиеся процессы – та стабильность, на которую всегда можно положиться. Или почти всегда… Во сне со временем всегда все обстояло слишком сложно. Неопределенно. Ты мог неделю за неделей проживать свой гротескный быт в мире снов и в реальности провести лишь ночь. Часы оборачивались минутами, а вся жизнь могла уместиться в пол часа сна. Но даже сейчас все было слишком зыбким.
Его свободное падение затягивалось. Настолько, что не обладай Олдрик своей чудовищной памятью, то мог бы и забыть о самом факте падения. Только беззвездная бездна гостеприимно распахивала перед ним свои свой зев. Теперь уже беззвездная – в первые мгновения его полет провожали яркие искорки чужих снов, еще не до конца поглощенных влиянием кошмаров, позволяя таким образом отслеживать свое продвижение. Или движение мира вокруг? Но вскоре угасли и они. Одна за одной, сферы чужих снов исчезали, переставая оттенять окружающую темноту своим чистым сиянием. Угасли, кажется, забрав с собой те жалкие остатки времени, что были у кентавра. Отсутствие ощущения времени было странным, потусторонним, будто из зыбкого царства снов Олдрик падал куда-то еще дальше. Туда, где понятие времени не существовало вовсе.
Туда, где свилась смоляными кольцами безразличная богиня. В сущности той, к кому Вирд – давно, недавно? – обращался более не приходилось сомневаться. Пусть окружающее безвременье и изматывало его, гложило едкой пустотой, однако не могла отнять главного – привычной вехи размышлений. И Олдрик думал, спокойно и отрешенно, как думал бы на в тиши библиотеки или на званном вечере. И с каждой новой мыслью, с каждым кружевом памяти кентавр ковал внутри себя осознание. Ритуал имянаречения был древнейшим, одним из тех, что первые жители этого мира невольно создали вместе с первыми словами первого языка. Слово было произнесено, вошло в мир и тут же обернулось силой. Древние и крепкие, узы имени позволяли знающему не только получить силу, но и узнать о ней, стать ближе к чему-то отстраненному и далекому. И как ювелир тщательно осматривает грани драгоценного камня, так и Олдрик с каждым новым воззванием, с каждым новым титулом, одариваемым хозяина этого места он все больше и больше узнавал о нем. Понимал, новым именем открывая новую грань таинственной богини.
И, продолжая свое бесконечное падение, Олдрик все отчетливей осознавал свою первоначальную правоту. В присутствии богини – единственной постоянной детали его путешествия – не было и намека на злой умысел. Не тот, к которому привыкли местные жители – точно нет, только бесконечная потусторонность и отрешенность, отчасти свойственная и ему самому. Как парасприт сомнительно поймет мораль разумных, так и маг не мог усмотреть в действиях богини что-то… отвратительное, мерзкое или злое. Только великое, во всех допустимых для этого смыслах.
- Могло ли нечто чудовищное создать подобное? Не знаю. Не уверен. – Олдрик был в восхищении. Тихом и мимолетном, как и прочие его чувства, что не мешало всем своим необъятным сознанием отмечать величие и красоту, представшие перед ним. Видением подобного не мог похвастаться даже лучший и именитый из звездочетов его родины. Даже существа более могучие и древние, чем он сомнительно, что могли похвастаться тем, что видели, как зарождается мир. Или как он же пожирается неумолимой черной дырой – Олдрик и сам не мог понять, что именно он видит: акт разрушения или созидания. Или их круговорот, баланс?
Более всего это напоминало черную дыру, за исключением того, что видеть ее невозможно. Гравитационная аномалия такой силы, что притягивает и пожирает сам свет – сейчас она сама и была светом, яркой точкой силы, порождающей ту самую чернильную тьму. Тьму, сквозь которую, через вторую сингулярность проникали хрустальные звезды-сны. Сны тех, кто еще мог бороться с влиянием сна в Большом Яблоке. Кентавр против воли замедлился, всей своей памятью подхватывая и впитывая это величественное зрелище. Великолепный реликт, к которому ему боле прикоснуться не удасться. Могло ли что-то злобное и темное создать подобное… Нет, только…
- Нюкта. Древнейший образ первозданной ночи в культуре предков моего народа. – еще в те времена, когда у кентавров были только хлипкие шатры и дымный огонь очага, уже тогда их умы занимали пространные вопросы. Кто они? Откуда появились и кто в ответе за это? Отчего бьет молния и приходит старость?... Чаще всего в подобных мыслях любой разумный обращается к возвышенному, потустороннему. К добрым или злым сущностям, пусть даже и выдуманным, находящимся по ту сторону бытия и отвечающими за все в этом мире. Пустынные кочевники, кентавры всегда воспринимали день жестоким и властным владыкой, а ночь – юдолью тишины и рождения. Матерью всего, нейтральной ко всему и породившей от Хаоса на свет множество концепций: старости, времени, сна и смены дня и ночи. Концепций что позже определили теперешний мир. Так считали тогда, старые и молодые шаманы. Так рассказывали детям, сидя у племенного костра. Отсюда несет свои ростки астрология и звездочетство. Но…
- Является ли это правдой? Идет ли мой путь в лоно Праматери? - бесконечные вопросы, на которые кентавр так же бесконечно ищет ответы.
Олдрик никуда не спешил, никуда и никогда, с глубоким трепетом и почтением заканчивая свое падение и погружаясь в чернильный хоровод. Как не стремился бы он к центру одной из сингулярностей – яркому ореолу света – мазут чужих кошмаров так же упорно оттеснял его в сторону, будто специально усиливая свой нажим именно рядом с ним. К второй же сингулярности Вирд не стремился намеренно, хотя и чувствовал, что что ускорься он еще немного, надави на полог чужого присутствия и он оказался бы там, в городе, среди блекнувшей с красотами этого места чернотой и редкими мародерами-падальщиками. Проснулся бы, рядом с сарозийцем Гримлайтом, в защитном кругу, так и не достигнув цели. Не удовлетворив своего любопытства.
Этого он хотел менее всего в своей жизни, а потому смиренно отдался на волю незримых течений этого места и ощущая их потусторонний холод на своем аморфном теле. Теперь, однако, он не казался ему таким невыносимо неприятным как раньше – собственные уверенность в своей правоте и знания защищали тело мага не хуже наилучших лат.
- Лишь тогда прервётся сон, когда солнце и луна - омертвеют навсегда – ждать отклика богини долго не пришлось, и ее потусторонний шепот мурашками прокатился по всему пространству кошмарных снов. Олдрик замер, не позволяя унести себя дальше и вопросительно поднял вверх свою маску, обдумывая чужие слова и пытаясь разложить их на несколько уровней скрытого смысла.
- Хватит ли их собственной тьмы, чтобы угаснуть? В твоих ли силах им помочь? – Вирд задумчиво вздохнул, еще сильнее погружаясь в жидкую темноту и с громким всхлипом вынырнул, еще раз осматривая окружающее его великолепие. Парасприту не понять полета мысли разумного, как и не понять Олдрику всего, что вкладывала богиня в свои слова. Его отсылали прочь? Заставляли ждать определенного момента, очередного хода Тени? Не прогоняли, но так же и не желали уделять монаршее внимание.
- Я понимаю. И ожидаю. – Вирд прерывисто скользнул взглядом по медленно парящим вверх, обратно к топи кошмаров, снам и медленно и чутко подплыл к одному из них, только появляющимся из моря тьмы. Дотронулся вытянувшейся частью своего тела до его еще едва запятнанных стен и аккуратно скользнул в чужое сновидение. Главное – не нарушить его течения прежде, чем они окажутся наверху. Еще одну вечность падать вниз не хотелось.
Отредактировано Олдрик (2017-08-18 15:01:00)